Стихи, не вошедшие в сборники

EBONY IVORY

Я читаю "Записки о Галльской войне" Амадиса,
изучаю трактат "Судия неподкупный" Париса,
по-мичурински ловко рисую на зёрнышке риса;
как живой Цицерон,
правой "Ад" я пишу, левой кистью пишу "Парадизо",
словно Kinder, недобрые дети, я полон сюрприза,
и когда медиану нещадно сечёт бисектриса,

мой ликует нейрон.
Пиплы хавают жупелы, дупелы, стервядь и массу
непотребства медийного, служат Мамуне и классу,
заголяют стволы и выводят разумную расу,
поедая озон.
Слава Вышнему, клетку мою - чёрной кости - спецназу
не разрушить с наскоку, не видную вражьему глазу,
так что выпьем, товарищи - смело и в ногу - по разу,
или в руку, как сон.

ЕСЕНИНУ-САН

Я давно не слышал "сени, сени",
я давно уехал за моря.
Поиграй же мне на сямисэне,
голубица бедная моя.

Истоптались старенькие гэта,
голосок надтреснутый дрожит.
Как бегут Господни, няня, лета!
Всё труднее, няня, просто жить.

Я жалел бы, плакал, да не звали.
Я везде непрошенный гэйдзин.
Постели же мне на сеновале
и сходи за водкой в магазин.

Или Гэндзи я моногатари
запивая рисовым вином,
всласть поплачу и в хмельном угаре
позабудусь неспокойным сном.

В КИНО И НАЯВУ

Нет глубины в тебе, но есть глубинка,
а тут еще и впадинка, ложбинка,
изгиб излучины, рисунок губ капризных,
отчасти дело чести, мелкий бизнес,
отдамся за проценты-дивиденды
с баланды чечевичной киноленты,
где в чёрно-белом шахматном порядке
мужчина-женщина, каштановая прядка,
и палец чертит нежную дорожку,
и голос шепчет – вдруг не понарошку? –
о силе и о страсти и о счастье,
о глубине и обо мне отчасти.

ПОЭТ И ВЛАСТЬ

Vir bonus и весьма учёный,
элегий автор и романа,
к тебе однажды ворон чёрный
влетел, нарушив pax romana.

Он каркнул nihil aut bene,
мол, hic et nunc, пройдёмте с нами,
а mare nostrum в белой пене
рвалось прощальными волнами.

Поскольку tertium non datur,
не дан тулуп и тёплый свитер,
тебя загнали за экватор
во избежанье non sequitur.

И там, отринув гнев и гордость,
ты написал tres libri жалоб,
покуда не узнал, cui prodest,
и смерть не принял от кинжала.

А Caesar в пурпуре и злате
законы urbi дал et orbi
и умер в каменной палате
от старости, а не от скорби.

ДАТСКАЯ ИСТОРИЯ

Украли что-то в Датском королевстве
под пиво с коронованной горой,
Офелия же потеряла в девстве,
за это рыцарь, преданный без лести,
был кату предан. Умер как герой.

Отец-король нам дядя, он не правит -
пойди поправь премьера-левака,
зато он никого уже не травит,
"моя овечка, - говорит, - you'll love it",
всё так же не снимая пиджака.

А мы сидим с Горацио. В больнице
нас плохо кормят - что ж, неурожай.
Зато в окно, прищурясь сквозь ресницы,
я вижу омут. Раз не отравиться,
то по-другому скажем мы "прощай".

Примечание публикатора: по нецензурным соображениям, авторское название "Гамлет, п-ц м-датский" выносится в примечания

ПОСВЯЩЕНИЕ

Каждый сам в своем болоте
пусть сидит, о санкюлоте
не жалеет жирондист.
Каждый сам себе в ответе,
каждый сам собой на свете.
Полюс пуст, а тропик triste.
Я не ною "люди, люди",
я не жалуюсь - отнюди,
торфоед-рецидивист,
я лежу бревном от скуки,
но отталкиваю руки.
Бог мне в помощь. Я нечист.

ПТИЦЫ НЕБЕСНЫЕ

Я высыпал птицам хлеб из окна.
Голубь просил - я ещё кинул: на!
Ворона недовольна: "Хлеб твой горький!"
А воробей честит её на все оставшиеся корки.

Я сам что тот голубь: всё мне мало.
Я та же ворона: дают всё не то.
Чирикаю громко, как воробью пристало,
Бог смотрит в окошко.  И рама - крестом.

УРАВНЕНИЕ С ДВУМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

Хромосомы скрестились в объятии:
умноженья таинственный знак.
Неужели же люди мне братия
или сёстры? Выходит, что так.

Теорема доказана скальпелем,
пусть ни игрек не ясен, ни икс.
"Авель-Авель, я Каин." По капельке
наша кровь устремляется вниз,

в землю жирную, кругло-пологую,
орошая собой семена,
в нерождённую генеалогию,
в племена, племена, племена...

И не страшно мне выйти на улицу,
на зелёный форсировать Стикс:
мне с плаката рекламного щурится
не разгаданный братьями икс.