Интервью

Екатерина Васильева-Островская: Считается, что имя человека может оказывать влияние на его судьбу. Я готова с этим согласиться, особенно если речь идет не о метафизическом воздействии, а о вполне реальном самоощущении, которое то или иное имя дает своему носителю просто в силу связанных с ним в обществе ассоциаций. Например, я выросла с именем Кати Васильевой, из-за чего меня постоянно с кем-то путали, не придавали особого значения или вообще забывали о моем существовании... У вас же, насколько я понимаю, совсем другая ситуация. Поэтичное имя Линор, запомнившееся многим по знаменитому стихотворению Эдгара По "Ворон", в сочетании с не менее необычной для русского уха фамилией Горалик как бы с самого начала ставит человека в центр внимания. Не было ли ощущения, что оно просто обязывает вас стать известной личностью?

Линор: Нет, совершенно нет. Я выбрала для себя имя (не фамилию, конечно) - вернее, мне выбрали это имя, когда мне было 11 лет и я испытывала острую потребность убежать от себя, смыться в кого-нибудь более смелого, что ли, более яркого, чем я. Ни о каком будущем речь не шла - это имя было необходимо мне в настоящем. В какой-то мере это имя меня спасло. Я сделала его официальным, когда получала паспорт. Но первое имя уничтожать не стала, осталась с двойным: по всем документам я "Линор-Юлия". Тогда просто не хотела огорчать родителей полным отказом от старого имени, сейчас рада, что не убила ту девочку, которой была когда-то.

ЕВ-О: Вы знаете, мне, кажется, что разделение, условно говоря, на двух девочек сохраняется не только в вашем имени, но и в ваших текстах. В ваших статьях-эссе для различных периодических изданий вы разговариваете с читателем от имени молодой, уверенной в себе женщины, со здоровой иронией наблюдающей за происходящим. При этом ваша художественная проза наполнена совсем другим настроением - по большей части мрачным и безысходным. Герои ваших рассказов чувствуют себя чужими во враждебном им мире, постоянно испытывают тоску и страх. Как вам удается совмещать в себе два столь различных мироощущения?

Линор: Я не знаю, имеют ли там место "мрачность и безысходность" или "тоска и страх", но я понимаю, наверное, о чем вы говорите. Ну это же совершенно одно самоощущение, на самом деле, да и никакой особой "уверенности в себе" я, мне кажется, в статьи не запихиваю. Мне иногда как раз странно, что их вообще печатают, особенно те, которые в "Гранях" - это в чистом виде "проза по поводу". По крайней мере, я так воспринимаю ее чаще всего. В какие-то издания я даю статьи, которые и "по поводу" не назовешь: проза и проза. В какие-то, конечно, даю чистую сухую аналитику, но это редко. Впрочем, в последнее время чаще и больше. И надеюсь в эту область постепенно сдвигаться, в область аналитическиой журналистики. Я начинаю постепенно жестко разделять этот род занятий и художественный текст.

ЕВ-О: Если говорить о ваших художественных произведениях (прозаических или поэтических), бросается в глазах, что они часто объединены в циклы. Вернее, "объединены", наверное, не совсем правильное слово, потому что многие из них просто изначально вписаны в рамки цикла и органически складываются в единую панораму. Иногда это происходит по схеме повторения одного и того же мотива в различных вариациях (как, к примеру, в "Выживальцах"), или же отдельные герои и ситуации вдруг неожиданно оказываются тесно связанными между собой во времени и пространстве (как в цикле "Смотри, смотри живая птица". Таким образом все события представляются читателю предопределенными заранее каким-то верховным планом, что делает попытки противиться им совершенно бесполезными. Вы действительно фаталистка по натуре?

Линор: Совершенно нет. Я по натуре нормальный вменяемый человек, у меня даже справка есть. А циклы - ну, мне кажется, там другая механика. Там просто неспособность избавиться от навязчивой темы в течение какого-то времени: говоришь, говоришь, говоришь, так говоришь, этак говоришь, все надеешься, что отпустит. А потому - если не цикл, то просто же как-то глупо: повторяешься и повторяешься. Ну, значит, цикл. Это когда-то я могла сесть, построить план текста и по плану его писать (не-статью, я имею в виду). Но те тексты мне сейчас остро неприятны и неинтересны. Мне жалко, что они продолжают висеть в публичном доступе. Сеть как-то не дает права на забвение старых плохих работ, и это очень плохо, по крайней мере, лично для меня как для автора. Книжка бы вот уже не существовала фактически - да и не существует - а стихи висят, расползаются по разным сайтам, отовсюду не уберешь. А хочется.

ЕВ-О: Меня это немного удивляет: ведь многие знают и ценят вас именно как поэтессу... Хотя в последнее время под вашим именем действительно появляется в основном проза. Неужели стихи - это уже пройденный этап?

Линор: Ну как-то я не способна судить в терминах "пройденный этап". Сейчас идет проза, пойдут стихи - будут стихи. А кто что любит и ценит - ну, это приятно и важно, наверное, но мне диковато, что кто-то любит и ценит тексты, вызывающие у меня самой острую неприязнь. В любом случае, безусловно, невозможно ориентироваться на то, что кто-то любит и ценит. Факт остается фактом - старые мои тексты по большей части скорее смущают меня, чем, условно говоря, радуют.

ЕВ-О: Ваши новые тексты, они строятся уже по какому-то совсем другому принципу?

Линор: Как пойдет. Вот мы с Сережей Кузнецовым дописали роман. Думали - легкую такую сделаем книжку, сюжетную, строго по плану. Написали план. Потом восемь раз его переделывали - ну не получается по плану, не укладывается. В результате не легкая книжка, а ужас какой-то. В общем, ничего спланировать не удается мне в этих вещах.

ЕВ-О: А о чем будет эта книга? Судя по фрагменту, опубликованному некоторое время назад в "Гранях", нечто очень жестокое...

Линор: Ну настолько же жестокое, насколько все жестокое. Там большая книжка. Нам кажется, иногда страшная, иногда - очень нежная и сентиментальная. Впрочем, мы авторы, наше мнение не играет роли. О чем - сейчас говорить не хочется в деталях. В общих чертах - о людях, живущих на излете золотого века профессии, к которой они принадлежат. Профессия эта крайне специфическая и в той культуре, о которой идет речь (то есть в западной культуре начала 2060-х), крайне при этом распространенная: все герои в той или иной мере существуют вокруг западной порноиндустрии, сильно, но логично, как нам кажется, мутировавшей по сравнению с сегодняшним днем. Кто-то из героев понимает, что их мир находится на грани заката, начинает подгнивать, как переспелый плод. Кто-то - совершенно не понимает. У них довольно страшная жизнь, при ее полной надежности, пристойности и гламурности - потому что жизнь, эмоциональная жизнь живых людей, вообще довольно страшная штука, будь ты хоть контрабандистом, хоть главой полицейского отдела, хоть королевой легального порно. Это первый роман из, возможно, двух или трех. Впрочем, если будут продолжения, то они будут не о золотом веке порноиндустрии, а о более поздних годах, находящихся уже за изломом прежнего мира.

ЕВ-О: Будет интересно почитать. Тем более, что порнография и эротика не самые легкие темы для писателя. Помню, как-то в рубрике "Нейротика", освещающей различные новости из мира эротики, которую вы до недавнего времени вели в "Гранях", вы пожаловались на неудовлетворительные описания эротических сцен в русской литературе, которые, на ваш взгляд, либо излишне физиологичны, либо заполнены неоправданными эвфемизмами, либо вообще происходят при выключенном свете и в отсутствие читателей... В том же выпуске вы объявили конкурс на лучшее описание полового акта, призвав потенциальных конкурсантов по возможности избегать вуалирования самого акта каким-либо сюжетом. Это условие меня очень удивило. Ведь, на мой взгляд, именно предыстория и сопутствующие обстоятельства делают литературную сцену любви по-настоящему интересной. Лично для меня образцом высокохудожественного эротического рассказа являются "Здравствуй, Маделейн" и "Как хорошо" из вашего цикла "Ни слова о войне и о смерти", несмотря на то, что о процессе полового акта в них, насколько я помню, сказано не больше, чем о "запретных" войне и смерти... Так нужен ли нам вообще литературный язык, точно передающий само действие, если литература так прекрасно достигает своей цели и без этого?

Линор: В моем понимании тут слова "нужен" или "не нужен" не очень приемлемы. Он как-то сам по себе существует, никуда не денешься. Есть действие - есть многочисленные его описания - есть язык описаний. Другое дело, что язык этот может нравиться или не нравиться, отвечать задаче или не отвечать - на мой, читательский, взгляд - и так далее. Вот эта проблематика - выбора языка, средств, эпитетов, интонаций - действительно интересна мне.

ЕВ-О: Но вопрос в том, может ли вообще половой акт как чисто физиологический феномен (даже блестяще описанный) быть предметом художественной литературы, или, отделенный от сюжета и от внутренних переживаний героев, он становится просто неинтересен читателю?

Линор: Катя, ну о чем речь? Даже поедание яблока может быть предметом художественной литературы. Я не знаю вещи, которая не может быть предметом художественной литературы. Не бывает же такой вещи: "блестяще описанной" - и все, точка. Даже фотография на паспорт не может быть "блестяще выполненной" и ничего больше зрителю не говорить. Есть цвета, фон, выражение лица, поза, то, се. Я не очень представляю себе, как в описании может быть "половой акт, отделенный от сюжета и переживаний героев". Даже в одной фразе, ну, не знаю - "Он тяжело вошел в нее" - для зрителя кроется большая картина со множеством образных деталей. Они в интонации, взятой автором, в слове "тяжело", в отстраненности местоимений, в отсутствии других слов, которые могли бы изменить оттенок этой фразы. Но, на мой взгляд, это не имеет никакого отношения сугубо к специфике полового акта. Фраза "Он быстро надкусил яблоко" является такой же детальной и объемной, в ней так же есть сюжет, интонация, второй план, интрига, да что угодно. Мне кажется, что особо хорошая литература иногда строится как раз на умении автора создать этот второй план без чрезмерной конкретики описаний и без навязчиво длинной рефлексии героев или самого автора, - мелкими штрихами. Я восхищаюсь теми, кто умеет это делать.

ЕВ-О: Если говорить о ваших вещах (эротических и не только), бросается в глаза, что многие из них написаны от мужского лица. Кроме того, в публицистических статьях вы подходите к мужским проблемам с большим знанием дела. Например, вам, судя по всему, прекрасно известно, что чувствует мальчик при покупке своего первого порножурнала и почему мужчинам так нравятся компьютерные игры с участием обнаженных воительниц. Вы много общаетесь с мужчинами на доверительные темы или это просто какое-то внутреннее понимание?

Линор: Ээээ... Ну, они же люди. Я как-то ни на секунду не отрицаю, да, всей огромной разницы между психологией мальчиков и психологией девочек, но интуитивно мы же все люди в первую очередь. Ну что чувствует мальчик, когда покупает свой первый порножурнал? А что чувствует любой человек, впервые и добровольно поставивший себя в публичную ситуацию переступания барьеров приемлемого и одновременно обнажая перед посторонними людьми интимную составляющую своего существования? Ну и, да, мне рассказывают много, я слушаю внимательно. Мне всю жизнь везло - меня окружали умные люди, равно мужчины и женщины, способные рассказывать о своих переживаниях и объяснять мне то, чего я не понимаю. И по сей день, слава богу, так.

ЕВ-О: Кстати, меня давно уже интересует к кому вы так часто обращаетесь со страниц "Граней" и "Русского журнала", называя его "мой ангел". Учитывая, что вы вообще нередко мимоходом раскрываете в своих статьях детали из вашей личной жизни, рискну предположить, что у этого ангела вполне земное происхождение. (улыбается) Не расскажете ли поподробнее об этом человеке и о его роли в вашей жизни?

Линор: О реальной жизни - да, я как то ни про что, кроме самой себя, писать не умею, даже если я пишу, ну, не знаю, про черную металлургию. Правда, в последнее время я как-то поймала себя на том, что делать статьи чрезмерно личными мне больше неинтересно, ну, то есть, в этот жанр я наигралась, наверное. Так что, мой ангел, читая это интервью, вздохни. (улыбается) Человек, которого я называю "мой ангел", то является, то не является реальным лицом. Когда-то давно это был чистой воды собирательный образ, сейчас это вполне реальный человек - но и он бывает наделен какими-то не-своими чертами: ну, такое "лирическое ты". Рассказывать о нем ничего не буду, естественно. Не обижайтесь.

ЕВ-О: Не обижусь. Но зато вернусь к трудному вопросу о различиях в восприятии мира мальчиками и девочками. Хочется затронуть тему равноправия (или, пожалуй, скорее, неравноправия) полов перед лицом порнографии, о которой вы в свое время довольно много писали в "Нейротике". Принято считать, что порнография (по крайней мере, визуальная) рассчитана исключительно на мужчин. То и дело приходится слышать, что та или иная фирма пытается наладить выпуск специальных порнофильмов для женщин, но, кажется, ничего так и не налаживается. Как вы думаете, удастся ли когда-нибудь всерьез заинтересовать женщин порнографией (как, например, их когда-то научили носить брюки) или женщины будут и впредь заглядывать в эту сферу разве что в поисках интеллектуального изыска (как, например, это и происходило в ваших статьях)?

Линор: Это очень смешной вопрос. Ну какое "заинтересовать"? Женщины смотрят и любят порнографию, многие и много. Есть статистика, сейчас не буду искать, но никакого секрета за семью печатями. Не представляю себе, что значит "специальная порнография для женщин". Женские вкусы так же разнообразны, как и мужские. Рынок разнообразен, разнообразны возможности. "Специальная порнография для женщин" может быть скорее брендинговым, маркетинговым решением, чем подлинно-отличным продуктом. Если судить по литературе, например, то женские эротические серии просто более вербальны, чем мужские. Там меньше стонут, больше шепчут на ушко и все заканчивается лежкой в обнимку. Ну, может, и фильмы можно так делать. Снимать большой сет с сексом таким-сяким, а потом выпускать две версии - мужскую, где начало и конец сюжетные по типу А, и женскую - по типу Б. Но "заинтересовывать" женщину порнографией нужды нет. Она вполне заинтересована, как исследования рынка показывают.

ЕВ-О: С этим мне все же довольно трудно согласиться. Я, правда, не знакома со статистическими исследованиями, но в любом случае как-то трудно представить себе женщину, покупающую в магазине порно-кассету или даже просто добровольно в часы досуга просматривающую ее на видеомагнитофоне... Другое дело - читать о порнографии в "Нейротике". Вот это, думаю, действительно и для женщин, и для мужчин одинаково интересно. (улыбается) Кстати, почему эта рубрика так неожиданно закрылась? Некоторые связывают это с грядущей сменой вашего имиджа и с постепенным отходом от откровенных тем в публицистике...

Линор: Нет. Дело не в имидже, дело в элементарной усталости от темы и формата. Любые спекуляции другого рода будут просто спекуляциями. А тема – да, сочетание почти четырех лет "Нейротики" и нашего с Сережей написанного романа привели меня к логическому исчерпанию темы. Я остро ощущаю, что все, что я могла о себе сказать, используя как базу темы эротики, секса, порнографии и прочего такого, я сказала. Тема вышелушена.

ЕВ-О: Хорошо, тогда оставим творческий имидж и поговорим об имидже в повседневной жизни. В одном из интервью вы очень интересно рассказывали о том, как менялся стиль вашей одежды в зависимости от жизненного этапа, который вы переживали. Вообще, вы производите впечатление человека, которому очень небезразличен его внешний облик. Расскажите, пожалуйста, какого стиля в одежде вы придерживаетесь в данный момент.

Линор: Мне кажется, я уделяю своей внешности ровно столько внимания, сколько уделяют большинство женщин моего возраста. Какого стиля в одежде - это крайне затруднительный вопрос. Я почти все, что ношу, шью сама и никаким условным стилем это назвать не могу. Ну, чтобы меня саму устраивало, насколько возможно. Такой стиль.

ЕВ-О: Я бы, наверное, сейчас еще больше удивилась, узнав, что вы так хорошо шьете, если бы не знала, что ваши способности вообще простираются на самые различные сферы. Недавно я, например, узнала, что плюс ко всему многообразию вашей творческой деятельности вы еще и играете в театре. Причем, насколько я слышала, речь идет об очень необычном спектакле, в котором нет четко зафиксированных заранее диалогов...

Линор: Это даже не спектакль, а серия спектаклей в театре ДОК. Серия эта называется "Ангелы//Андроиды", и четвертый спектакль из нее - это будет спектакль про патриотизм. Первый формально был про Москву, второй - про животных, третий - про еду. На самом деле, они все были про жизнь и смерть людей нашего возраста и нашего круга. "Нашего" - это моего и моего соавтора, сорежиссера и соактера Саши Гаврилова, главного редактора "Книжного обозрения", человека очень мне дорогого. В спектаклях, да, всегда есть жестко построенный сюжет, вернее, запланированный ход развития событий, но монологи и диалоги не отрабатываются и репетиций не бывает. Мы оплетаем заранее придуманную канву байками о реальных событиях нашей жизни и импровизированными монологами. Иногда получается хорошо, иногда не очень.

ЕВ-О: Вы сказали, что один из спектаклей был посвящен животным. Мне уже давно бросилось в глаза, как часто животные встречаются в вашей прозе. Как правило, это домашние животные, которые доставляют своим владельцам много беспокойства и хлопот: то болеют, то без спросу уходят из дому, то им просто чего-то не хватает...

Линор: Я не то чтобы люблю писать про животных - они как-то все время сами ко мне лезут. В книге, которая недавно вышла в издательстве "АРГО-Риск", есть даже цикл целый - "Жизнь неживотных". Животные у меня всегда получаются совершенно антропоморфные, и я много думала - почему какие-то вещи лично мне легче выражать, используя вот таких антропоморфных животных вместо людей. И вот благодаря вашему вопросу я, кажется, поняла. Дело в том, что животное представляется нам безгрешным. Избежавшим бремени двойственности, какая свойственна человеку. Животное может убивать, гадить, красть, - но мы не можем поставить это ему в вину в том смысле, в котором мы ставим неблаговидный поступок в вину человеку: животное не отличает добра от зла, а потому все поступки его искренни и суждения непредвзяты. Поэтому когда пытаешься антропоморфировать животное и наделить его рефлексивными качествами, то возникает эффект безумной трогательности, потому что животное как бы добровольно берет на себя бремя, которое на наши плечи возложено от рождения. Его сразу становится жалко, оно умиляет, его переживания воспринимаются острей, чем воспринимались бы человеческие в контексте такого же сюжета, - потому что оно, животное, не обязано. В отличии от нас, которые до самыя до смерти. Как-то так, кажется мне.

ЕВ-О: Интересно, что тему животных вы затрагиваете не только в прозе и на сцене, но также и в изобразительном искусстве. Думаю, многим запомнилась серия ваших рисунков про зайчиков, которую можно было увидеть на выставке в Москве. Кстати, это была не единственная ваша выставка. Насколько я знаю, вы выставлялись и в галерее Гельмана (правда, уже с совсем другой экспозицией). Планируется ли в ближайшее время еще какая-либо художественная акция?

Линор: Изобразительное искусство - это громко сказано. Иногда хочется визуального чего-нибудь вместо вербального. Иногда это очень серьезно, иногда совсем игра. Про ближайшее время - ничего не планирую сейчас. Обычно накатывает к теплому времени года. А может, и не накатит совсем. А может, как раз да. Я сильно устаю в последнее время. Мне хочется писать меньше - в смысле, того, что не является чистым лирическим высказыванием. Например, меньше статей. У меня сейчас на руках новая повесть не то роман, едва начатая, и детская книга про слона Мартина. Обе надо закончить за февраль. Потом, может, захочется отдыхать от текста, тогда и посмотрим.

ЕВ-О: А как насчет публицистики? Увидим ли мы вас в ближайшее время в новых проектах?

Линор: Вообще у меня сейчас сильное чувство завершенности большого этапа: дописан роман, вышла книга короткой прозы, закрыта "Нейротика" - и вообще закрыты некоторые темы. Мне приятно было, что читать мою же короткую прозу на презентации книги мне было неприятно: пройденная интонация, меня раздражает манера автора, я больше не хочу так писать. То же самое со статьями старыми и с манерой, скажем, писть о книгах. Чистая эссеистика - не интересно уже мне. Сейчас вот пишу медленно повесть, пытаюсь по-другому, ощущение очень странное - как будто ничего не умеешь. Но и приятное очень. И со статьями тоже буду перестраиваться.